Развитие энергетики в Советском Союзе с 1917 по 1950 годы

Эта статья была опубликована в 2015 году в Энциклопедии Энергетики на французском языке, а затем переведена на русский язык студенткой магистратуры по направлению «Специализированный многоязычный перевод» Университета Гренобль-Альпы Т. Абзимельевой под руководством профессора В. В. Косова.

Начиная с первых угольных шахт на Донбассе (г. Донецк), открытых до 18-го века (Читать: L’énergie en Russie avant 1917), и до разработки новых месторождений за Уралом до и во время Второй мировой войны, добыча угля в СССР возросла в 1 000 раз. Причиной такого впечатляющего роста была не только стимулируемая государством индустриализация, но и предпочтение, которое отдавалось углю перед нефтью и основывалось, прежде всего, на изобилии природных ресурсов. При этом в Соединенных Штатах и в Западной Европе добыча нефти с использованием технологий, появившихся во время второй промышленной революции конца 19-го века, активно росла.

1. Богатые подземные залежи твердых полезных ископаемых

Геологи не всегда догадывались об угольных богатствах России[1]. В кадастре профессора Генри Дарвина Рождерса, опубликованном в 1860 году, предполагаемая площадь угольных месторождений в России оценивалась в 100 квадратных миль (259 км²). По этому показателю она оставалась позади Испании (200 кв.миль), Вестфалии (380 кв.миль), Богемии (400 кв.миль), Бельгии (510 кв.миль), Пруссии (960 кв.миль), Франции (984 кв.миль), еще дальше от Великобритании (5 400 кв.миль), британских колоний в Северной Америке (7 530 кв.миль), и особенно далеко от Соединенных Штатов (196 650 кв.миль). Менее чем через полвека, в 1901 году, Эдуар Лозе указывает более высокий показатель – 20 000 квадратных миль в европейской части России, благодаря чему страна оказалась в середине списка. Возглавляли его Соединенные Штаты (335 000 кв. миль), следом шел Китай (232 500 кв. миль), а на последнем месте находилась Бельгия (500 кв. миль). На Международном геологическом конгрессе (МГК) в 1913 году оценка природных ресурсов была усовершенствована: с этого момента она основывается не на площади, а на объемах полезных ископаемых. Новая методика расчетов никак не повлияла на те запасы России, которые уже считались подтвержденными и оценивались в 0,1 миллиарда тонн (Гт) из 716 Гт мировых запасов (из них 415 Гт находилось в Северной Америке и 274 Гт в Западной Европе). Однако теперь объем ее вероятных ресурсов был оценен выше, чем считалось ранее, и составил 234 Гт из 6 681 Гт вероятных мировых ресурсов.

На Всемирной энергетической конференции 1948 года ситуация кардинально изменилась. В то время, как ресурсы стали в общем подразделять на доказанные (т.н. «запасы») и вероятные (или просто «ресурсы»), и эти показатели не сильно отличались от данных МГК 1913 года, объем первых в Советском Союзе возрос на 45%, а вторых – на 20%. Эти оценки впоследствии часто критиковали, однако они не кажутся такими уж абсурдными. Согласно данным Международного энергетического агентства (МЭА), даже после распада Советского Союза запасы угля всех видов (битуминозного, полубитуминозного, бурого) на территории России в 2004 году доходили до 248 Гт, что составляло 27% от мировых запасов угля. В том же году немецкий Федеральный институт землеведения и природных ресурсов оценил запасы России ниже – в 156 Гт, или 18% от мировых объемов, а ресурсы – в 1820 Гт, что составляло 45% мировых объемов. (Читать: Charbon minéral : géologie, ressources et réserves).

Эти колоссальные объемы свидетельствуют о невероятном разнообразии российского угля. При этом расположение угленосных формаций по территории страны приблизительно соответствует периоду их формирования – от палеозойского на западе до третичного на востоке. В дополнение к уже известным крупным угольным бассейнам (таблица 1), в середине 1980-х годов было открыто большое количество новых. После того, как российская промышленность восстановилась, данные о новых месторождениях были обновлены. В частности, в Кузнецком угольном бассейне на глубине, доходящей до 1 800 метров, было разведано 700 Гт угля, 270 Гт из которого – коксующийся[2].

Таблица 1: Крупнейшие угольные бассейны на территории бывшего Советского Союза

Источник: World Coal Resources and Reserves, Concise guide to world coalfields. IEA Coal Research, 1983.

2. Добыча угля для индустриализации

К отставанию в промышленности добавились потери, обескровившие Россию к моменту ее выхода из Первой мировой войны в 1916 году: погибло четыре миллиона человек (столько же потеряли Франция, Германия и Великобритания вместе взятые), а промышленное производство упало на 70% по сравнению с уровнем 1913 года. Деревни, в которых по-прежнему проживало 4/5 населения, выживали за счет примитивного и автаркического сельского хозяйства, в то время как города находились на грани бедствия. В этих условиях Октябрьская революция побеждает, уничтожает старый режим и начинает устанавливать государственный капитализм, позволяющий поставить буржуазию на службу пролетарскому государству.

Этот эксперимент был прерван гражданской войной, в ходе которой проводится политика «военного коммунизма». Весной 1921 года после ее провала вводится новая экономическая политика (нэп) которая «возрождает мелкую промышленность и мелкое частное предпринимательство с четкой целью увеличить объем производства и интенсифицировать обмен между городом и деревней, и в том числе улучшить снабжение городов»[3]. В целом эксперимент проходит с успехом в сельском хозяйстве и мелкой промышленности, однако терпит неудачу в крупной. Несмотря на то, что условия национализации 1918 года были гибкими, иностранные предприниматели покинули страну, а русских не хватало больше, чем когда бы то ни было. Эта нехватка особенно ощущается в энергетическом секторе: в угольной, нефтяной и электрической отраслях. В этих условиях только государство могло создать в ускоренном режиме производственный аппарат, необходимый союзным республикам для того, чтобы строить социализм. При этом каждая из них значительно отставала от капиталистических стран[4] (рис. 1).

И государство в этом преуспело, выбрав путь, кардинально отличающийся от пути капиталистических стран, где частные предприниматели, заинтересованные в получении прибыли, инвестировали в добычу и сбыт угля. Система централизованного планирования производства была создана без какого-либо предыдущего опыта и практически не претерпела изменений за все 70 лет существования Советского Союза. Однако цели, поставленные перед угольной промышленностью, менялись в зависимости от доступности других источников энергии и условий добычи угля. В первые годы СССР (1920–1940 гг.) развитие социализма предполагало значительный рост потребления энергии. В основном ее производили только с помощью угля, который добывали преимущественно в западных месторождениях, и в первую очередь – на Донбассе (г. Донецк). Затем вторжение Германии вынудило к масштабным переносам промышленности на восток, что привело к разработке новых месторождений. За счет этого темпы роста угольной промышленности снова увеличились, достигнув пика в 1945 году. Но в то же время происходит развитие новых источников энергии – нефти и природного газа, что вынуждает угольную индустрию адаптироваться к изменениям. Процесс адаптации проходит в непростых условиях плановой экономики с ее директивными методами управления.

3. Государственная отрасль в системе единого планирования

В декабре был создан Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), в чьи обязанности входила организация, координация и регулирование всех отраслей промышленности страны. Каждая из них, включая угольную, управлялась отделом, который впоследствии станет министерством[5]. Затем под влиянием происходящих событий темп институциональных изменений ускорился. Декрет Совета народных комиссаров от 12 июня 1918 года утвердил национализацию всех ключевых отраслей промышленности. Для того, чтобы вернуть шахты в рабочее состояние и повысить их производительность в кратчайшие сроки, было необходимо перестроить организацию промышленного производства. После периода проб и ошибок (военный коммунизм, нэп, первый пятилетний план 1928 года), угольная промышленность, как и все остальные базовые отрасли, стала частью структуры, которую власти несколько раз пытались реформировать, но без особого успеха вплоть до перестройки в конце 1980-х годов (рис. 2).

Места разработки и промышленные площадки, на которых размещались объекты по обработке каменного угля, а также строительству и техническому обслуживанию оборудования, являлись угледобывающими предприятиями, чей размер зависел от области и конкретного бассейна. Эти шахты обычно объединялись в комбинаты, «состоящие из предприятий, которые вели общую производственную деятельность в определенной технической области внутри одной и той же географической зоны»[6]. Через тресты эти комбинаты были связаны с региональными комиссариатами угольной промышленности или главками, которыми, в свою очередь, руководил Наркмоуголь, расположенный в Москве. Помимо этого вертикального и иерархического устройства, по-прежнему существовали шахты местного значения. Так, на Донбассе до начала Второй мировой войны в ведении Наркомугля было более 300 крупных разработок. В то же время 2 000 малых шахт подчинялись местным комиссариатам по экономическим вопросам[7].

Ни у крупных комбинатов, ни у мелких угольных объединений не было самостоятельности в принятии управленческих решений, поэтому их можно было отнести к предприятиям только по признаку совместной экономической деятельности. План производства, розничные цены на уголь, закупочные цены материалов, необходимые инвестиции и фонды их финансирования – все это устанавливалось региональными представителями Наркомугля. Они рассчитывали эти данные при подготовке годовых и пятилетних планов, беря за основу стоимость в натуральном выражении, при которой предположительный спрос на твердое топливо соответствовал предложению. За согласованность планов, которые технически готовили наркоматы, отвечал Госплан, который получал стратегические указания от Совета Народных Комиссаров, а тот, в свою очередь – от Политбюро Компартии СССР. При подготовке госпланов расчет основывался на физических объемах. Цены, установленные на основе средних показателей производственных и транспортных затрат, имели лишь вспомогательные функции: они применялись к тем данным Госплана, которые не могли быть выражены в виде натуральных благ (заработная плата, налоги, амортизационные фонды). Также их использовали плановики для расчета необходимых коэффициентов (например, коэффициента капиталоемкости), а также для распределения доходов. В течение нескольких лет эти цены стабильно удерживались на уровне ниже затрат, без какой-либо привязки к ценам мирового рынка.

В такой промышленности, как угольная, где ни одна шахта не похожа на другую, централизованное управление сказывалось на эффективности планирования всегда отрицательно. Более того, шахты оказались в проигрыше и по отношению к поставщикам, так как директивно установленные цены на уголь, являющийся стратегическим продуктом, всегда удерживались на очень низком уровне.

Какое место в энергоснабжении СССР государственные институты стали с течением времени отводить угольной промышленности? И как она реагировала на предписания планов, сменяющих друг друга?

4. Потребности в энергии в ходе первых трех пятилеток

«Экономическое строительство в первые годы советской власти прошло под знаменем борьбы за пшеницу и топливо»[8]. Последнее было жизненно важно как для того, чтобы пережить суровые зимы, так и для того, чтобы восстановить экономику. Один из видов топлива, древесина, составляла более 50% энергопотребления России и тех стран, которые примкнули к ней в составе СССР. Однако никто не рассматривал древесину в качестве топлива, с помощью которого можно было бы построить новую социалистическую экономику. К тому же крупные города, удаленные от лесных зон, начинают испытывать ее нехватку[9]. Кроме того, быстрое выполнение специального плана ГОЭЛРО 1921 года по электрификации было невозможно без ископаемых видов топлива. Из них в ходе выполнения первых пятилеток (1928, 1933 и 1938 гг.) изначально легче всего было добыть уголь.

В процессе выполнения каждого из планов, общее потребление энергии в год растет в среднем на 17%, 7% и 21% соответственно. Такой высокий темп роста, особенно если сравнить его с тем же показателем в капиталистических странах, где в то время он был почти равен нулю, можно объяснить несколькими ключевыми факторами. Стартовые показатели Советского Союза были очень низкими. Как по общему потреблению энергии, так и по потреблению электричества на душу населения СССР был гораздо ближе к Азии или Африке, чем к Польше или Западной Европе, не говоря уже о Соединенных Штатах (таблица 2).

Таблица 2: Сравнительное потребление энергии и электричества в 1925 году

Источник: Darmstadter Joel (1971). Energy in the world economy.  Baltimore: The Johns Hopkins Press, 876 p. (pp. 652-691). Один килограмм угольного эквивалента равен 7 000 килокалорий.

После серьезных потерь 1913–1920 годов, в течение двух последующих десятилетий естественный прирост населения возобновился и составил 1,1%, что было в два раза выше, чем в Соединенных Штатах или в Западной Европе. Этот процесс сопровождался очень высокими темпами урбанизации. Между 1926 и 1939 годами в Московской, Ленинградской, Сталинской, Ворошиловградской областях, а также в Киеве, Харькове и волжских городах от Горького до Сталинграда численность населения увеличилась в 1,5-2 раза. Отчасти это произошло из-за коллективизации сельского хозяйства, заставившей крестьян отказаться от земледелия[10]. Урбанизации также способствовало появление моногородов и таких региональных индустриальных центров, состоящих из однотипных спальных районов, как Комсомольск-на-Амуре, Алма-Ата и Сталинабад. Для того, чтобы разместить приезжих, наспех строилось жилье, в котором теплоизоляция была хуже, чем в старых деревенских избах. А учитывая суровый климат на большей части территории СССР, жилье должно было отапливаться в течение многих месяцев в году. Отсюда возникает значительная потребность в топливе, которую крупные города не могли удовлетворить только с помощью лесного хозяйства.

Значительный рост энергопотребления также обусловлен выбранной моделью индустриализации, при которой ставка делается на тяжелую промышленность – черную металлургию, химическую, тяжелое машиностроение. Действительно ли новые руководители сделали этот выбор, или же они придерживались уже существующей стратегии? Вопрос по-прежнему остается дискуссионным. Некоторые считают, что выбор стал очевидным, как только Советский Союз, находившийся в международной изоляции, начал строить социализм в отдельно взятой стране и, соответственно, производить в одиночку технику, необходимую всем отраслям промышленности[11]. Евгений Преображенский, один из сторонников теории, объясняющей этот выбор, сформулировал концепцию «первоначального социалистического накопления», которая представлялась единственным способом, способным сократить отставание СССР от капиталистических стран[12]. Другие не считали идею промышленного подъема с опорой на тяжелую промышленность исключительно советским открытием. Впервые этот подход был применен во время промышленного подъема России в 1890-х годах. Ален Безансон отмечает, что в то время «страх индустриализации уступает место «индустриаломании».Задача заключалась уже не в том, чтобы увеличить спрос крестьян на промышленные товары для расширения рынка, а в том, чтобы сократить его и вместо этого финансировать строительство тяжелой промышленности. В условиях отсутствия квалифицированной рабочей силы, которой не хватало стране для такого рода отраслей, она прибегнет к иностранными технологиями, «что объясняет огромные размеры российских промышленных объектов. В таких условиях технологии используются более эффективно»[13].

Сохранилось ли это представление после Октябрьской революции? Те, кто интересуются историей формирования советских технологий, ответят положительно[14]. Лишь немногие инженеры и техники обретут политическую власть, которую новое руководство не собиралось им доверять[15]. Но в 1920-е годы было необходимо, прежде всего, заниматься производством, а следовательно – довериться «знатокам» и не задаваться вопросом ни о правильности выбора в пользу тяжелой промышленности, ни о гигантомании. Чиновники провозгласили: «Техника решает все». Однако все основополагающие отрасли промышленности первых пятилетних планов были крупными потребителями энергии. В то время как для производства текстильной или продовольственной продукции стоимостью 1 000 долларов потребуется всего несколько килограммов угля или нефти, на выработку стали, цемента или хлора такой же стоимостью понадобятся сотни килограммов этого топлива.

И это еще не все. В силу сразу нескольких факторов, в Советском Союзе каждая из этих отраслей, взятая по отдельности, потребляет энергии больше, чем в капиталистических странах. В стране с централизованно планируемой экономикой учитываются лишь объемы производства. Объемы затраченного сырья, будь оно энергетическим или нет, не так важны. Откуда такое безразличие к его рациональному использованию? Отчасти из-за того, что СССР, так же, как и США, богат природными ресурсами, поэтому не беспокоится об их экономии и не прибегает для этого к специальным технологиям, зачастую более сложным и дорогостоящим[16]. Но марксизм и социализм тоже играют свою роль в этом отсутствии интереса. Вопреки распространенному представлению, точка зрения Карла Маркса об индивидуальных правах личности, являющихся основой экономики, никогда не отличалась от точки зрения Адама Смита. Личности рассматривались в качестве производителей, питающих цикл «производство-обмен-потребление», который считался независимым как от природы, так и от других явлений общества[17]. Более того, в то время как либерализм с помощью ценообразования и установленных социальных норм смог ограничить хищническое отношение к природным ресурсам, социализм был враждебно настроен к тем изменениям, которые расценивались как тормозящие развитие производительных сил. Несмотря на ненадежность имеющихся данных, можно сделать вывод, что в течение первых лет общая эффективность преобразования первичных источников в полезную энергию снизилась, что привело к росту годовых темпов потребления энергии из первичных источников[18].

5. Выбор в пользу угля

Как удовлетворялись потребности в энергии? С помощью электричества и топлива, которые производились, в основном, с помощью угля, поскольку другие источники первичной энергии использовались в ограниченном объеме (таблица 3).

Таблица 3: Изменения в структуре энергоснабжения с 1925 по 1938 годы

Источник: Darmstadter Joël. Energy, op. cit, p. 689. Биомасса в расчеты не включена. Mtce – мегатонна угольного эквивалента, единица измерения, равная 0,7.10⁷ Ккал.

В отличие от капиталистических стран, где доля нефти в экономике росла, в СССР в течение первых трех пятилеток она снижалась. Вероятно, работникам Госплана не нравилось, что добыча этого энергоресурса была изначально развита иностранными компаниями и предназначалась для экспорта. (Читать: L’énergie en Russie avant 1917) В 1928 году переработка нефти происходит только на базовом уровне с целью производства керосина (для освещения, приготовления пищи и отопления), небольших объемов бензина, который СССР продолжал экспортировать, а также больших объемов остаточного топлива. В начале 1930-х годов благодаря тракторам, имевшим важное значение для развития колхозов, появились новые возможности для использования жидкого топлива. Однако развитие нефтяной промышленности было не таким динамичным, как в США, так как 51 000 тракторов, произведенных в 1937 году в СССР, представляла менее 20% от тракторного производства США (рис. 3). Во время Великой Отечественной войны жидкое топливо использовалось для танков, грузовиков и самолетов[19], однако его использование так и не стало массовым для автомобилей. Это объясняется тем, что за время первых двух пятилеток производство автомобилей выросло очень незначительно – с 2 000 транспортных средств до 27 000 легковых и 184 000 грузовых машин к 1938 году[20].

Могли ли советские плановики проявить большую заинтересованность в развитии нефти и газа вместо того, чтобы рассчитывать почти исключительно на уголь? Некоторые специалисты в области советской энергетики ответили бы на этот вопрос положительно. Роберт Веллингтон Кэмпбелл был удивлен тем, что доля углеводородов между 1925 и 1938 годами снизилась, поэтому решил подробно изучить дискуссии между работниками Госплана в 1930-х годах[21]. Технические аргументы о том, что нефть предназначалась только для двигателей внутреннего сгорания, не убедили его, так как на советских нефтеперерабатывающих заводах имелись большие объемы остаточного топлива, которое можно было использовать в печах или котлах. Он склоняется к мысли, что плановики не сделали ставку на тяжелое топливо, так как предполагали, что запасов сырой нефти не хватит. Причиной нежелания инвестировать в нефтеразведку было опасение столкнуться с гораздо большими рисками, чем в угольной промышленности. Что касается природного газа, то плановики мало что знали о нем: «Это было невежество, а не ошибочная политика» («It was not wrong policy, but ignorance»). К этому, очевидно, добавились сложности в планировании, связанные с удаленностью места производства (на востоке) от места потребления (на западе). Роберт В. Кэмпбелл делает из этого наблюдения вывод, что переориентация в пользу углеводородов в 1950-х годах объясняется, вероятно, отчасти тем, что стоимость транспортировки (железная дорога и трубопроводы) снизилась по сравнению со стоимостью сырья.

Скорее всего, он был прав, однако его рассуждения кажутся несколько предвзятыми в связи с широко распространенным в США представлением о межтопливной конкуренции. В то время, когда Россия почти всю добываемую нефть экспортировала, в США внутренний рынок нефтепродуктов был развит. Также они были практически единственной страной в мире, которая начала массово использовать газ (в 1925 году он составлял 6,2% от общего потребления энергии). Даже если бы Советский Союз был больше заинтересован в развитии нефтяных и газовых ресурсов, какая выгода была бы в том, чтобы в условиях дефицита 1920-х и 1930-х годов инвестировать в дорогостоящую транспортировку топлива с Кавказа (например, газа) для того, чтобы обеспечить энергией крупные предприятия, отапливаемые котельными, для которых уголь и так подходил идеально? Кроме того, в России технологии добычи угля уже были хорошо освоены, и использовались они на месторождениях, расположенных гораздо ближе к крупным городам и промышленным центрам, чем месторождения нефти и газа. Уголь также прекрасно подходил для снабжения многочисленных теплоэлектростанций, построенных в рамках плана ГОЭЛРО.

Однако, несмотря на условия, благоприятные для развития угольной промышленности, СССР все же не отказался полностью от добычи нефти. После резкого падения добычи угля в 1918 году (менее 4 миллионов тонн, или Мт), она стал медленно восстанавливаться (в 1925 году она составляла 7 Мт), затем – более быстро (18,5 Мт в 1930 году, и 31 Мт в 1940 году). В основном, добыча происходила на месторождениях Кавказа, а именно в Баку (Азербайджан), Грозном и Майкопе. Из-за военных разрушений вернуться к уровню производства 1940 года стало возможным только в 1950 году. Этот подъем произошел благодаря перемещению регионов-производителей: Волго-Уральский регион стремился к тому, чтобы стать вторым Баку[22]. Именно здесь в 1930-х годах начинают проводить нефтеразведку.

6. Новые угольные бассейны, составляющие конкуренцию Донбассу

Добыча бурого угля выросла с 1 016 Мт в 1913 году до 2 020 Мт в 1920 году. Однако для восстановления объемов добычи каменного угля, который к тому времени сократился до 1/5 от уровня 1913 года и составлял 6,7 Мт, потребовалось много усилий. В начале 1920-х годов, после национализации шахт, добыча возобновилась во всех известных на то время месторождениях, но больше всего была сконцентрирована в Донбасском бассейне[23]. Он был расположен на территории УССР (там находилось 3/4 производства), и РСФСР (1/4 производства), и оставался одним из наиболее стратегически важных бассейнов СССР вплоть до Второй мировой войны (таблица 4).

Таблица 4: Динамика добычи в советских угольных бассейнах в Мт

Источник: Soudopalov (p. 9) pour les années 1927–1940 ; Gordon (p. 53) pour les années 1940-75.

Как же в течение 30-х годов Советскому Союзу удалось увеличить добычу более чем в три раза? Если верить Мартину Малиа, который упоминает показательный судебный процесс весны 1928 года, начало было нелегким. Против около пятидесяти горных инженеров из Шахтинского района было заведено дело за «подрывные действия в пользу международного капитала». Он добавляет, что даже если этот судебный процесс не способствовал индустриализации, его положительный эффект заключался в том, что он «показал рабочим, что их жалкое положение связано с постоянными происками классовых врагов»[24]. В 1940 году на долю Донецкого бассейна все еще приходилось 57% добычи угля всего Советского союза, однако другие угольные бассейны начали серьезно с ним конкурировать.

В одной только западной части Советского Союза (в Московской, Тульской, Калужской, Рязанской и Смоленской областях) добываемый уголь имеет характеристики, близкие к бурому – у него высокая влажностью и зольность. Но к развитию добычи угля в 1930-е годы в этих областях привели не его качественные характеристики, а близость к тем объектам, на которых его использовали (железная дорога, бытовое теплоснабжение, газовая промышленность, Сталиногорская, Щекинская и Череповецкая ТЭС). Однако серьезным соперником Донбасса стали не западные бассейны, а Кузбасс – настолько были богаты его запасы как по объему (не менее 450 Гт), так и по качеству углей (антрациты, бурый и коксующийся угли). В 1920 году добыча угля снова достигла уровня 1913 года (0,8 Мт), а в начале Великой Отечественной войны она превышала 20 Мт. Большие объемы его производства обусловлены ускоренной индустриализацией в ходе первых пятилетних планов. Первые крупные металлургические заводы были построены в Украинской ССР, однако это местоположение считалось уязвимым, так как находилось слишком близко к западным границам Союза. Именно поэтому с 1930 года усилия были сосредоточены на развитии Урало-Кузнецкого комбината. На его западной границе были расположены магнитогорские железные рудники, а на восточной – месторождения коксующихся каменных углей в Кемеровской, Новосибирской областях и на Алтае. Поезда перевозили железную руду и уголь в обоих направлениях, разделенных 2 000 км, так как сталь производили как на Урале, где угольных шахт было недостаточно, так и в Кузнецке, где в 1932 году Сталинский завод начал перерабатывать железную руду с Урала[25].

История советской угольной промышленности началась в начале 1920-х годов в условиях крайне низкой производительности труда, унаследованной от царской эпохи, и усугубленной последствиями войны и революции. Поэтому значительный рост средней производительности труда в межвоенный период, о котором сообщало Министерство угольной промышленности, представляется вполне правдоподобным. Согласно его данным, показатель в 8,9 т, добываемых одним шахтером в месяц, увеличился до 27,2 т в 1937 году и 32,3 т в 1956 году. Рост производительности труда в течение первого пятилетнего плана (1928–1932 гг.) составлял 5% в год и, вероятно, благодаря тому, что шахтеры научились обращаться с предоставленной им новой техникой, увеличился более чем в два раза во время второго (1933–1937 гг). Однако с этого момента ситуация начала ухудшаться – не только из-за войны и немецкого вторжения, но также и из-за «несоответствия между уровнем механизации труда, с одной стороны, и методами добычи и формами организации труда, с другой»[26].

Из-за немецкого вторжения советский народ оказался вынужден эвакуировать целые отрасли промышленности на восток. «Из всех факторов, приведших к резкому подъему (советской индустриализации), самый важный заключался в систематическом и масштабном перемещении промышленных объектов за Урал, на когда-то заброшенные территории Средней Азии»[27]. Это перемещение на восток дало решающий импульс для открытия новых мест добычи угля, наиболее значимые из которых находились в районе Уральских гор. Несмотря на многочисленные поверхностные пласты как на восточных, так и на западных склонах, в этом горном массиве было больше черных и цветных руд, чем угля (например, коксующегося). С давних пор добыча и переработка руд в этом регионе способствовала открытию угольных шахт. Начатый в 1941 году перенос промышленной деятельности из западных регионов страны помог выполнению первых пятилетних планов, опирающихся на тяжелую промышленность.

Но были и другие бассейны, гораздо привлекательнее уральских с точки зрения богатства запасов коксующихся углей. В частности, война способствовала развитию месторождений Печорского угольного бассейна, расположенного на границе Коми АССР и Архангельской области на северо-востоке европейской части СССР. Воркутинское и Интинское месторождения с пологозалегающими пластами руды мощностью от 0,5 до 4,5 метров были введены в эксплуатацию сразу после появления железной дороги Котлас-Воркута, которая соединила их с остальными советскими месторождениями. Благодаря этой магистрали были налажены поставки угля в Ленинградскую область и на Череповецкий металлургический комбинат. Это и стало причиной быстрого роста добычи угля, которая в начале 1950-х годов приблизилась к 10 Мт.

Кузнецкий угольный бассейн также получил значительную выгоду от переноса советской промышленности на восток. Большинство разработок в нем были подземными, однако запасы угля, добытого при открытой разработке, под конец войны составляли около 10% от добычи. Поэтому рост производительности в нем был намного выше, чем в западных бассейнах.

7. Уголь – основа электрификации

Очень низкое потребление электроэнергии на душу населения в СССР в 1925 году свидетельствует о существенном отставании электроэнергетики 1917 года (Таблица 2). До революции «электрический ток использовался в России для питания немногочисленных трамваев и мастерских. В целом, мощность электростанций, производящих около 2 500 000 000 кВт/ч, не превышала 1 100 000 кВт. Производство было разделено между множеством мелких заводов»[28].

Ситуация изменилась после принятия в 1921 году Плана ГОЭЛРО, который имел двойную цель: обеспечить повсеместную электрификацию в сельской местности, крупных городах, в мастерских и на фабриках, а также построить электростанции, которые питали бы местные источники энергии, что позволило бы сократить протяженность перевозок сырья. В год принятия плана производство электроэнергии составляло 500 ГВт/ч, в 1929 году оно достигло 6 224ГВт/ч, 16 357 ГВт/ч в 1933 году, 39 600 ГВт/ч в 1938 году и 90 900 ГВт/ч в 1950 году, что соответствует темпам роста в 43, 22, 19 и 7 процентов в год (таблица 5).

Таблица 5: Динамика производства электроэнергии в 1925–1950-х годах

Источник: Darmstadter Joël. Energy, op. cit, p. [650] 665.

Несмотря на то, что производство гидроэлектроэнергии за рассматриваемый период выросло на 50%, оно никогда не превышало 15% от общего энергопроизводства – отчасти из-за того, что отрасль страдает от зимних заморозков. Однако нельзя сказать, что она была полностью оставлена без внимания. Строительство высоконапорных гидроэлектростанций с пологими плотинами с единичной мощность в 500 МВт и более на Волге и Днепре (Днепрострой) привело к росту производства в среднем на 17% в год в течение рассматриваемого периода. Меньшие по размеру гидроэлектростанции также строятся на Кавказе, в Закавказье и на Дальнем Востоке[29].

Однако практически все новые электростанции были тепловыми (ТЭЦ) – в случае, если они расположены вблизи крупных городов, они производят не только электроэнергию, но и тепло. На Дубровской ТЭЦ недалеко от Ленинграда, а также на ТЭЦ на Верхней и Средней Волге в Иваново (100 МВт) и Горьком (200 МВт) в качестве топлива использовали торф. На Зуевской ТЭС, Штеровской ТЭС и на Шахтинской ТЭЦ (600 МВт) на Донбассе, как и на некоторых других станциях на Кузбассе, перерабатывали угольную пыль от горных разработок. В Московской области в качестве топлива использовали бурый и каменный уголь. Поскольку экономия топлива не являлась целью руководства страны, среднее удельное потребление угля на ТЭЦ оставалось высоким и медленно снижалось со временем: при использовании угля, один килограмм которого при сгорании выделяет 7 000 ккал тепла, расход тепла в 1940 году составлял 597 ккал/кВт.ч, а в 1950 – 542 ккал/кВт.ч[30].

Примечания и список литературы

[1] JevonsW. Stanley (1865). The coal question. An Inquiry Concerning the Progress of the Nation, and the Probable Exhaustion of our  Coal-mines. Third Edition, revised. New York : Augustus M. Kelley Publisher, 1965, 467 p   (pp. 322-328).

[2] Со слов Валентина Мазикина, первого заместителя губернатора Кемеровской области.

[3] Sternberg Fritz (1951). Le conflit du siècle. Capitalisme et socialisme à l’épreuve de l’histoire. Paris : Editions du Seuil, 1956, 670 p. (p. 319).

[4] Помимо России, речь идет об Украине (вхождение в состав СССР 29.12.1920), Белоруссии (16.01.1921), Азербайджане (20.09.1920), Грузии (21.05.1921), и Армении (2.12.1921). Последние три республики временно были объединены в Закавказскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику. Все вместе 2 декабря 1922 года они образуют Союз Советских Социалистических Республик. В 1924 году к ним присоединится Узбекистан и Туркменистан, а в 1929 году – Таджикистан. Bruhat Jean (1954). Histoire de l’URSS. Paris : PUF, 136p.

[5] Malia Martin (1995). La tragédie soviétique. Histoire du socialisme en Russie. Paris : Editions du Seuil, 686 p. (p. 183).

[6] George Pierre (1947). URSS.Haute Asie – Iran. Paris : PUF, 534 p. (p. 305).

[7] Soudoplatov A. (1958). L’industrie houillère de l’URSS. Moscou : Editions en langues étrangères, 161 p. (p. 10).

[8] Soudoplatov A. L’industrie houillère, op. cit, p. 8.

[9] « The population continues to be dependent on firewood for heating, and agriculture and rural industry still rely on it, as do other industries such as papermills, sawmills, and brickmaking plants in area where it is available locally ». Campbell Robert W (1968). The economics of Soviet Oil and Gas. Baltimore : The Johns Hopkins Press, 279 p (p. 3).

[10] «В течение 1930-х годов около 30 миллионов крестьян было оторвано от деревень и перемещено в города, что представляло собой самую масштабную и самую быструю урбанизацию в мировой истории». Martin. Latragédie, op. cit, p. 282.

[11] «Превратить нашу страну из аграрной в индустриальную, способную производить своими силами необходимое оборудование – вот в чем суть, основа нашей генеральной линии». Из речи Сталина на 14 съезде ВКП(б) в декабре 1925 года. Bruhat Jean. Histoire, op. cit, p. 79.

[12] Malia Martin. La tragédie, op. cit, p. 222.

[13] Besançon Alain (1980). Présent soviétique et passé russe. Paris, Le livre de poche, 401 p (pp. 39-40).

[14] Это представление сохранялось во всех органах партии. «Таким образом создается массовая интеллигенция, на которую будет опираться Хрущев и его преемники. Инженеры и высшие органы власти связаны между собой и взаимно дополняют друг друга благодаря схожим мировоззрениям (воздействие человека на природу) и взаимной поддержке для придания легитимности действиям друг друга». Darmois Gilles et Mandagaran Bernard (1984). L’ingénieur au pays des Soviets. Culture Technique, 12, mars, pp. 255-263.

[15] Согласно Мартину Малиа, в конце 1920-х годов инженеры, так же, как и непманы, спекулянты и иностранные специалисты были на плохом счету у большевистских руководителей (op. cit, p. 268). В 1930 году даже прошел громкий открытый судебный процесс против «промышленной партии буржуазных инженеров» (с. 279), но в итоге Сталин признает, что «человек – высшая ценность», и поэтому в 1935 году некоторые из инженеров занимали высшее положение в социальной иерархии (с.280).

[16] « Energy, along with other abundant natural resources, has historically been an important component of the material foundation of Soviet economic, political, and military power » et plus loin “The soviet economic system…is a growth machine designed to combine cheap natural resources with cheap labor to produce high national-income growth rates”. Hewett Edward A (1984). Energy economics and foreign policy in the Soviet Union. Washington : The Brookings Institution, 228 p (p. 1).

[17] Bourg Dominique (1995). L’idéologie économique et les grands courants de la pensée écologiste. Science, société et environnement. Actes de l’Ecole d’été de Chamrousse, 28 août-8 septembre, 301 p (p. 67).

[18] Согласно оценкам Палмера Путнэма, потребление энергии из первичных источников снизилось с 28% в 1918 году до 22% в 1940 за счет того, что по сравнению с ней эффективность рабочей составляющей низкотемпературных и высокотемпературных теплотехнических составляющих выросла. Автор комментирует это следующим образом: «About 1925, the tremendous program of industrialization began to get under way. The over-all efficiency curve…declined as industrialization increased because of the growth of the low-efficiency work component at the expense of the high efficiency of the domestic-heating component». Putnam Palmer Cosslet (1953). Energy in the future. Princeton: D. Van Nostrand, 556 p. (p. 437).

[19] Campbell Robert W. The economics, op. cit, pp. 157-180.

[20] Woytinsky W.S and E.S. World population and production. Trends and outlook. New York: The Twentieth Century Fund, 1268 p. (p. 1167).

[21] Campbell Robert W. The economics, op. cit, pp. 10-13.

[22] Pierre George. URSS, op. cit. p. 315.

[23] «Бассейн занимает площадь в 23 000 км² и имеет форму вытянутого к востоку треугольника, вершины которого расположены приблизительно рядом с Краматорском, Ворошиловградом и Сталино. Максимальная длина бассейна составляет 350 км, а максимальная ширина – 150 км. Породы каменноугольного периода выходят на поверхность в центре – это территория Старого Донбасса; на западе и на востоке бассейна они скрыты породами мелового и третичного периодов – там находятся недавно разведанные территории Нового Донбасса. Этот угольный бассейн чрезвычайно богат разнообразными видами каменного угля всех видов применения. Существует более 200 видов угольных отложений, расположенных на двух уровнях – раннего каменноугольного и позднего пермского периодов.» George Pierre. URSS, op. cit, p. 309.

[24] Malia Martin. Latragédie, op. cit, p. 263.

[25] George Pierre. URSS, op. cit, pp. 334-335.

[26] SoudopalovA. L’industrie, op. cit, p. 143

[27] Mende Tibor (1954). Regards sur l’histoire de demain. Paris : Editions du Seuil, 172 p. (pp. 90-91).

[28] Pierre Georges. URSS, op. cit, p. 318.

[29] Более подробно некоторые из этих гидроэлектростанций описаны в книге Pierre Georges in URSS cit, pp. 319-322.

[30] Office Central de Statistiques (1957). L’économie nationale de l’URSS, Moscou, p. 61.

L’Encyclopédie de l’Énergie est publiée par l’Association des encyclopédies de l’environnement et de l’énergie (A3E) (www.a3e.fr), contractuellement liée à l’université Grenoble Alpes et à Grenoble INP, et parrainée par l’Académie des sciences.

Pour citer cet article, merci de mentionner le nom de l’auteur, le titre de l’article et son URL sur le site de l’Encyclopédie de l’Énergie.

Les articles de l’Encyclopédie de l’Énergie sont mis à disposition selon les termes de la licence Creative Commons Attribution – Pas d’Utilisation Commerciale – Pas de Modification 4.0 International.